под полицейским надзором. В каком-нибудь ресторанчике, украдкой на скамеечке в парке или у реки на стульчиках, взятых напрокат, я надоедал ей своими жалобами и взрывами отчаяния, потому что едва ли подходил для молчаливого, терпеливого собирателя «правды». Она меня понимала, находила множество утешительных возражений и вместе со мной проскальзывала в каморку под крышей или в комнату гостиницы, если не могла иначе справиться с моей «ограниченностью». Утром, прежде чем нам расстаться, она, улыбаясь, поощряла меня к, притворству и лицемерию во имя правды. «Есть же и другая правда, наша правда»,— говорила она и обнимала меня снова и снова. «Помогай себе тем, что все другое ты называешь ложью, ложью и ложью! Если они убьют меня или кого-нибудь из нас, ты должен кричать: ложь! Это — ложь, если они думают, что смогут уничтожить нас, и если даже ты насчитаешь тысячу врагов, сотни тысяч, миллион. Все это ложь!»
Я был не способен подобным образом устранять факты, которые изо дня в день накапливал,